Читаем без скачивания [психо]toxic - Deathwisher

Он согласился, с видимым удовольствием – если я поднапрягусь, то я крайне обаятельный собеседник.

Только когда я ехал на своей «двадцатке» домой, я вспомнил, что никаких дисплей-обоев у меня и в помине нет.

Пришёл он ко мне на следующий день.

Я его ждал.

Открыл дверь и с порога ткнул ему в грудь шокером.

Думал, сердце не выдержит.

Ан нет, выдержало.

Крепкий мужик попался, на редкость. А так ведь и не скажешь.

Труднее всего оказалось с транспортировкой.

После обысков, и тщательного выковыривания жучков и камер в собственной квартире оставлять его у себя было небезопасно.

Поэтому, связав его изолентой и кое-как запихнув в ванную, я отправился в «Тысячу Мелочей», купил там чехол для шуб, затолкал жирного директора внутрь, и предварительно оглушив, оттащил его в машину. В багажник мой новый друг не поместился, поэтому пришлось везти на заднем сидении. Кстати, по пути он очнулся и начала мычать. Меня это раздражало, хотелось его убить. Но знал, что пока нельзя.

Почему нельзя?

Я и не знал.

На улице Цурюпы, есть небольшая парковка, находиться она в глубине хрущёвок. Там, на этой парковке, преимущественно стоят покинутые «пеналы» и «ракушки» пенсионеров. Машин в них либо нет, либо торчат старые развалюхи, медленно там загнивающие. Год назад, я выкупил одну такую «ракушку» и обустроил уютную… ну называйте это кабинетом, что ли?

Во всяком случае, там есть тёплый спальник и много медикаментов, плюс несколько приборов, следящих за давлением и прочим…

Егора Михайловича я, признаться, почти не мучил. Помог ему выбраться из чехла, освоиться в незнакомой, тёмной обстановке. Он всё время мычал, это да. Это было проблемой. Наверное, он мне многое хотёл поведать, но я тогда не хотел его слышать. И не хотел, чтобы он сбежал. Поэтому одним ударом ржавого лома перешиб ему позвоночник. В жизни не слышал такого громкого хруста. Но что поделаешь?

И отрезал язык, кухонным ножом. Правда, перед этим он успел крикнуть «Боже», но потом, потом кричать уже было трудно. Изолента опять легла на своё место, закатав его окровавленный рот.

Но, всё было стерильно. Я поставил капельницу и каждый день его навещал. Он был похож на несчастного младенца, свернувшегося на грязном спальнике, с замотанными конечностями. Мне было его так жалко. Наверное, он сходил с ума, лёжа в темноте, не в силах пошевелится, сказать что-либо, спастись. Последние дня четыре он вообще постоянно мочился. С каждым днём цвет его лица становился всё хуже, а глаза теряли осмысленность, не реагировали не на что, кроме предметов в моих руках – тогда он пытался крутить головой и тихо мычать, но, что он мог сделать – как-то же мне нужно было поддерживать его жизнедеятельность? Прочитав ещё в более юном возрасте тонну медицинских пособий, я начал неплохо разбираться в физиологии и анатомии, это помогало, особенно на первых порах. Я менял под ним утку, давал лекарства от сердца. Приборы регистрировали изменения, как в лучшую, так и в худшую сторону. В основном, в худшую, поскольку он постоянно терпел лишения…

Бедный банкир, да-да.

А я занимался почтой.

Я посылал его жене посылки и письма. В письмах я говорил, что мне нужно как минимум миллион евро, иначе случится непоправимое. И с каждым письмом посылал один его палец.

Пальцы ножом отрезать трудно, как я понял после первых своих опытов. У меня есть ножницы, такие, садовые, с толстыми резиновыми ярко-оранжевыми ручками. Весёлые такие ножницы, из «Икеа». Под их лезвиями хрупкие фаланги хрустят и ломаются, словно веточки. Я аккуратно забинтовывал каждый пульсирующий обрубок, а палец запечатывал в пластиковый пакет и отсылал с письмами.

Всего я послал пять писем.

На одной руке у него осталось три пальца – указательный, большой и мизинец. На второй – большой и средний. А он, видимо, сходил с ума.

Как и его жена. Её часто показывали по телевизору. Обо мне тоже много говорили, но никто не знал, что я – это я.

Мне нравилось это, известность. Я любил посмотреть новости, потягивая пиво и закусывая его чем-нибудь вкусненьким, в то время как дикторы разорялись по поводу психопата, убивающего людей и похищающего видных бизнесменов.

Конечно, мне это нравилось. Ощущать власть.

Я обеспеченный человек.

Мне не нужен был миллион долларов. Во всяком случае, не из-за миллиона долларов я выносил из-под этого дряблого борова дерьмо.

И мне везло. Я был предельно аккуратен, как шпион или ниндзя. Прежде чем приехать к гаражу, долго петлял по городу. На парковку заходил только тогда, когда там никого не было. Всё делал в перчатках. И тому подобное.

И, поди ж ты, всё равно вычислили.

Не знаю как. Может, кто-то видел, как я опускал посылку в ящик. Кому-то показалось подозрительным, что человек через ящик пытается послать такой крупный пакет. Пошёл в милицию, рассказал о том, что видел. Описал внешность. Сверили по базе – оп-па, а он уже проходил по подозрению в умышленном, аж два раза!

И вот я здесь.

И не успел отправить последнюю посылку.

А мне так нравилось смотреть на сморщенное, красное, похожее на мокрую мозоль, лицо его жены, когда она перед телекамерами зачитывала мои письма…

Я говорю:

– Эй, вы там, придурки сзади, гляньте мне в левый карман куртки…– а сам аккуратно когти выпускаю.

Я всё ещё стою на коленях, хотя могу ходить.

Чья-то рука лезет в мой карман, шелестит шёлковой подкладкой.

Достаёт пакет.

У Снеговика, Крота, и овода, расширяются глаза. Можно сказать, на лоб лезут. Снеговик перехватывает у мента жёлтый пакет, нетерпеливо его разрывает. Я смотрю на пакет с мечтательным (я так думаю) выражением лица.

Из посылки выскальзывает ещё один пакет, на сей раз прозрачный. Снеговик ожесточённо суёт мусор в руки Кроту, а сам рассматривает маленький вакуум-пакет. Видно, что там что-то слизистое, желтовато-красное и разлохмаченное. Крот вытягивает раздражённую красную шею, два мента сзади, я слышу, нетерпеливо переступают с ноги на ногу.

Из моих ноздрей вырывается пар, а Снеговик всё смотрит и смотрит. Потом поднимает голову, в неверии смотрит на меня:

– Это…это…

Я щерюсь, кровь и слюна течёт у меня по подбородку.

– Да, это яйца. ЕГО ГРЁБАННЫЕ ЯЙЦА.

И я смеюсь. Долго и морозно, пока смех мой не становиться похожим на вой.

А его яйца… Их было так чертовски трудно отрёзать. Пока я это сделал, я умудрился чуть ли не по уши измазаться в дерьме, его зассанных брюк и вонючей смегме. Дальше было хуже – из него вылезли какие-то жилки, и нити капилляров, и вообще… Мерзко. Благо нож был острый, а то ещё лопнули бы…